Сегодня я вывел-таки то ,что мне было нужно: из моего лекарства я создал екарство, которое должно обратить начавшийся процесс. Если все пройдет успешно, то его можно будет вкалывать тем, кого укусили недавно. Но я все еще безумно волнуюсь. в первую очередь за жизнь святого отца.
Прошлой ночью я сообщил ему, что лекарство готово и можно будет его испытать. Он улыбнулся, хотя я и видел как сильно его терзало беспокойство. Сегодня ночью перед тем, как я сделал укол, он попросил время на молитву. Около часа его он провел наедине с собой в комнате. Когда я вошел, он решительно сказал, что готов. Я про себя умолял бога, чтобы тот даровал спасению своему верному слуге, который лучше умрет, чем будет отвержен.Когда я сделал укол, святой отец замер в кресле, в котором сидел и будто прислушивался к собственным ощущениям. Он задумчиво гладил кожу от места укола, будто отслеживая движение лекарства по кровотоку. На мой вопрос о смочувствии, он неуверенно улыбнулся. "Кажется, неплохо. Рука немного болит..." Вдруг его согнуло пополам и он схватился за сердце, невольно вскрикнув. Я видел как его сердце начало стучать в прежнем темпе и как кровь с бешеной скоростью понеслась по венам. Он кричал ,что горит изнутри и что это, должно быть, его наказание за грехи. Его трясло от плечей до ног. Я переложил его на кровать и отрыл окно настежь, чтобы впустить стылый воздух с улицы. После взял его голову в свои руки, чтобы как-то снять жар с его несчастной головы, раздираемой горячкой. Эго состояние напоминает чувство, когда замороженные пальцы резко засовывают под горячую воду. Жжение и боль сильнее даже ,чем от кипятка.
Святой отец взял меня за руку и приложил ладонь к горящей щеке. Он опустил вляжные веки и тихо начал звать свою мать. Я гладил его лицо, стараясь смирить жар, а он все звал. Мне почему-то подумалось, что она к нему уже никогда не придет... Не знаю, что меня к этом подтолнуло, но я почему-то начал напевать про себя колыбельную, которая мне пела кормилица. Мужчина сжал в кулаке простынь и по его вискам покатились слезы. На потрескавшихся губах я читал "Почему ты ушла от меня так рано? Почему так навсегда?!" Он сжался в клубок и с каждым разом все слабее сжимал одеяло, а из закрытых глаз по лицу вместе с потом катились слезы.
Его мучения в общей сложности продлились где-то полчала, которые мне показались целой вечностью, а уж ему, должно быть, и подавно. Впрочем, постепенно температура его тела выровнялась и он задремал, лежа головой на моих коленях. Я вытер пот со лба, к которому прилипли черные колечки волос и уложил его в постель, где отец Франческо заснул сном человека, пережившего кризис болезни. Лицо его стало спокойным и умиротворенным. Он дышал глубоко, хотя на висках его еще долго блестели дорожки от слез.
Бредил ли он, был ли в сознании, сказать мне было трудно. В любом случаю, состояния это его не облегчало и не облегчит во снах...